Смешно, как на кладбище. Странные обычаи на похоронах!

Нам остаётся смеяться над нашей беспомощностью перед лицом природных стихий – или сходить с ума.
Чарльз Спенсер Чаплин

«Испокон веков люди испытывают священный трепет перед смертью», – подобная фраза присутствует практически в каждом из миллионов исследований, посвящённых танатофобии. «Чему, чему посвящённых?» – спрашиваешь ты. Отвечаем: танатофобии – то есть патологической боязни склеить ласты.

Но только не спрашивай теперь, откуда пошло это поэтичное выражение. Нет у нас на такой вопрос однозначного ответа. Но есть версии.

Самая многоходовая. У земноводных есть ласты. Земноводные холодны на ощупь. Покойники тоже холодны. Значит, у покойников есть ласты.

Самая неубедительная. Со склеенными ластами неудобно плыть. Покойники обездвижены. Но почему тогда не спустить колёса, не оторвать каблуки? – всё это тоже затрудняет передвижение.

Самая распространённая. Из уголовного жаргона. Ластами в той среде именуются руки. Покойнику руки складывают на груди, и они остаются в таком положении, точно приклеенные.

Самая альтернативная. Не из уголовного жаргона, а из дайверского, или даже – водолазного (правда, у них ботинки).

В любом случае русское «склеить ласты» понятнее, чем английское «to kick the bucket».

А вот откуда взялось утверждение: «Испокон веков люди испытывают священный трепет перед смертью» – совершенно не понятно. Не было испокон веков даже мало-мальского почтения к смерти! Его насильно стали насаждать в Средние века. Именно тогда в анкете, заполняемой на исповеди, появилась графа, в которой непременно надо было поставить отметку «нет», если, конечно, в твои планы не входило примерить испанский сапожок, попользоваться вилкой еретика или колыбелью Иуды. Звучала эта графа так: «Не распевал ли ты на кладбище песен, не плясал ли, не пил ли, не веселился ли в восторге от кончины ближнего?»

Зная обыкновение инквизиции пресекать всё, что до её появления было обыкновенным, можно сделать однозначный вывод: никакого скорбного пафоса смерть у нормальных людей не вызывала. А вызывала смех, веселье, шутки, прибаутки. Ну, и довеселились: по непроверенным данным, Руанский собор 1231 года запретил увеселения на кладбищах. Через 200 лет Нантский съезд католического духовенства конкретизировал правила поведения на кладбищах: «… запретить забавы на кладбищах с участием гистрионов, шутов и музыкантов».

Поведение скифов в этом плане не отличалось от поведения европейцев. Многие путешественники не раз отмечали присутствие чрезмерного смеха при отправлении погребального ритуала над русином, что превращало похороны в церемонию, полную радости и веселья.

Кладбища в те благословенные годы были настоящими многофункциональными центрами. На погостах разворачивали ярмарки, устраивали судебные процессы (судья выносил свои вердикты с какого-нибудь надгробья повыше), разыгрывали представления, гуляли гуляния. Ночные кладбища были излюбленным местом для внебрачной дефлорации и зачатия. Согласись, есть в этом что-то символическое, типа, связь поколений и миров.

А там, куда не дошла инквизиция, крестоносцы и прочие фарисеи, например, на Мадагаскар, там и по сей день всякой смерти рады. Там над одним и тем же усопшим готовы веселиться многократно. К примеру, приснился тебе умерший малагасийский родственник. Что это значит? Это значит, что ему там скучно. Это значит, бросай все запланированные на утро дела и беги на кладбище. Это значит, не забудь лопату. И пока ты его откапываешь, пусть остальные ещё не усопшие родственники готовят богатый стол. И вот стол накрыт. Являешься ты, позвякивая дедушкиными костями и изящно смердя. Всё, что ты принёс, обмывается, заворачивается в новый саван, насколько это можно – усаживается в центре стола. И понеслась гульба! Попили, поели, попели, поводили дедушку по местам, которые он любил, и обратно на покой. Известный российский этнограф Марк Ватерполов, побывав на таком пиршестве, записал и перевёл на русский язык дивные россыпи малагасийских обрядовых песен. Многие из них тебе хорошо известны. Например, такая:

Я свою любимую
Из могилки вырою,
……………………
И опять зарою.

А бородатый анекдот про два баяна, разорванных на похоронах тёщи, – это не что иное, как вульгарный пересказ основной идеи книги М. Ватерполова «В земле Малагасийской». Но сегодня этот прекрасный народный обычай облагается непомерными бюрократическими поборами. Там в санэпиднадзоре поняли, что толковать народу о всякой Эболе, трупном яде и диарее бессмысленно, поэтому решили установить высокие тарифы для получения разрешения на такую гульбу. И всё идёт, как шло, только теперь и народ весел, и чиновники сыты.

Тем, кто калёным железом выжигал, а теперь облагает данью погребальный смех, видимо, очень надо, чтобы люди были беззащитны перед смертью. Ведь перед смехом смерть отступает.

50 лет назад небезызвестный Норман Казинс почувствовал себя неказисто: ломота в теле, ни рукой, ни ногой не пошевелить и даже не уснуть – так всё это болит. Врачи сразу смекнули: анкилозирующий спондилёз. Это такое воспаление суставов, которое приводит к деформации позвоночника, и с этим не живут. Норман здорово огорчился и купил себе кинопроектор. Он целыми днями стал смотреть (на наш взгляд, тупые) лучшие американские комедии и юмористические шоу. Он смеялся по восемь часов в день и по восемь ночью – ибо от боли спать он не мог. А через неделю – ап! и заснул. Без боли. Кроме смеха. С этой ночи дело пошло на поправку. Через какое-то время врачи развели руками, а Норман Казинс вернулся к своей работе в редакции. Стал играть в теннис, скакать верхом. Написал книгу про свою систему исцеления, основанную на том, что сильная эндокринная система справится с любой болезнью. Но эту систему постоянно угнетают страхи и стрессы. Следуя обратным ходом, приходим к выводу, что смех и радость эндокринную систему раскрепощают и укрепляют. Что и доказал своей жизнью вопреки смерти Норман Казинс.

Но имей в виду: смеяться от души и смеяться в лицо смерти – это разные процессы. Последний от смерти не всегда помогает, но всегда делает её краше.

Вспомним старину Томаса Мора. Идёт он к своей плахе, а сзади какой-то вертухай нудит: «Отдай верхнюю одежду, она тебе уже не понадобится…» Наш Томас останавливается, снимает свой колпак смертника и протягивает вертухаю: «Эту верхнюю одежду ты имеешь в виду?» Тот так и растаял в лондонском тумане. А мистер Мор разошёлся не на шутку и давай глумиться над Костлявой. «Помоги-ка, – говорит кому-то, – братец, мне взойти на эшафот, а вниз-то я как-нибудь уж сам спущусь». А потом палачу: «Подожди-ка, любезный, я с плахи бороду уберу, она ведь никакой измены не совершала». Палач подождал, а потом как жахнет! И Томас Мор kicked the bucket. В общем, не ушла смерть. Но зато пришла какой красивой!

Кстати, о корзине. Вот, что подумалось. Возможно, в древней Англии в ногах больного стояла корзина со всякими отходами его увядающей жизнедеятельности. Коечки, естественно, были коротенькие (у них же нет столько земли, как в России). Человек лежал на такой коечке, всё время подтягивая ноги. И только смерть избавляла его от этой необходимости. Тогда ноги выпрямлялись и… совершенно верно – пинали корзину.

Так что ты береги себя, укрепляй эндокринную систему и не спеши пинать корзину. А то из неё не ровен час выльются на тебя такие помои… И будет, как у Антона Павловича:

– Нехорошо-с, молодой человек! Ваша речь, может быть, годится для покойника, но в отношении живого она – одна насмешка-с! Помилуйте, что вы говорили? Бескорыстен, неподкупен, взяток не берёт! Ведь про живого человека это можно говорить только в насмешку-с.

источник

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.